Расшаривая всякую новую работу на своих страницах, я всегда добавляю ряд фрагментов и кропов – с чего бы? Показать декоративные детали? Нет. Потому что это не «декоративное искусство» и не «дизайн». Это даже и не каллиграфия в своём расхожем смысле (типа «красивое письмо»), но способ открыть бесконечные измерения таинственного и божественного. Это письмо лишь в сугубо техническом смысле, т.е. движение моей рукой как несовершенным инструментом в ритме вибраций вдохновения, но сущностно это намного ближе к Писанию – и Автор совсем не я, никакого “я” здесь нет вовсе.
В процессе я просто пресловутый кот Шрёдингера, ни живой, ни мёртвый, а все следы туши на бумаге – частицы и волны одновременно, и всякий градиентный переход исполнен бесчисленных струн, и каждая капелька – чёрная дыра, затягивающая за горизонт событий в красноречивейшую музыку Молчания Бога. Песнь Песней. Звучание Звучаний. Вселенная. В Одном Слове. В любом слове. Весь мир и все миры миров, галактики безмолвных смыслов. Для любого зрячего наблюдателя, пусть и не в режиме “свидетельства”, но, так или иначе, с возможностью почувствовать – как со-вибрацию с истинной изнанкой иллюзорной сансары.
Поэтому чаще всего я пишу лишь одно слово. Чтобы вновь распахнуть глаза души в изначальную божественную тотальность, чтобы вернуть обыденные “значения” во фрактальную бесконечность Смысла. Поэтому каждый раз я пытаюсь хоть как-то приблизить все эти писания к вашим глазам – чтобы показать хоть бы некоторые из этих бесконечных слоёв и уровней таинственного Писания внутри. И, может быть, чтобы легонько подтолкнуть чей-то дух к касанию сакрального значения Мактуб: “Всё написано”.
Поэтому я использую арабский алфавит. А вовсе не из-за религии, происхождения или любых других заморочек человеческой(-такой-человеческой) идентичности: людям нужны “истории”, они так легко и охотно гипнотизируются нарративом, противопоставляясь “другим” со своим “единственно верным” вероисповеданием и становясь слепыми к Единому, мистической сути, к общей и главной интуиции всякой религии, тонущей в немолчном “белом шуме” существования человеческого общества.
Потому, что я чувствую Письмена Бога как безбрежный, безмерный Поток (где – ещё раз – всякая корпускула волна и vice versa) – и арабское письмо наиболее текучее, плывущее (и сплетающее, и вьющееся – как прекрасные азаны, как птичья мурмурация, рисуемая в небесах острыми перьями минаретов). Вот поэтому.
И поэтому же я не изучаю (и не собираюсь) арабский как разговорный – хочу сохранить его лишь писанием на кончиках пальцев, для растворения – шире, полнее – в этой странной суперпозиции творения, в котором нет и не может быть никакого “эго”.